Одинокая птица на зеленой ветке

«Одинокая птица на зелёной ветке» – сборник художественных произведений нижегородского протоиерея Владимира Гофмана. Не особо оригинальные по сюжету, не очень равнозначные по качеству и глубине, они представляют собой, казалось бы, образцы жанра «священническая проза». Главное достоинство книги – о. Владимир всё-таки в большей части своих рассказов – искренен. Автор старается из всех сил пробудить добрые чувства любви, сострадания, терпимого отношения к ближним через героев и художественные образы, чаще всего не впадая в менторство, излишнюю сентиментальность, и морализаторство, хотя некоторые из попавших в сборник вещиц не лишены нарочитости и искусственности именно этого плана. Тут нужно отметить, что Владимир Николаевич начал публиковаться ещё не будучи священником – в далёком застойном 1983 году. Это говорит о том, что проза его имеет издательскую и читательскую ценность и вне его сана. И – с субъективной точки зрения автора этой рецензии, Гофмана спасает именно то, что он иногда забывает, что он священник-писатель. Когда он выступает просто в роли писателя, то есть человека, умеющего через художественное слово искренне и душевно делиться своим, именно своим, а не продиктованным обязанностями сана и приличия, сокровенным – получается значительно лучше. Впрочем, если кто-то и не согласится с таким подходом, тогда ему тем более должна понравиться эта книга… «Помню страшный такой рассказ о том, как голову Иоанна Крестителя на блюде царю принесли. Много и о чудесах разных. Сидишь, бывало, в уголке и слушаешь, слушаешь, а по спине — холодок, мурашки между лопаток так и бегают. — Ну вот, пришла ей, значитца, на второго сына похоронка, — притаенно говорит тетка Прасковья, постоянная «наслещица» из далекой залесной деревни. У нее большая, что твоя горошина, родинка на носу. Из-за этой родинки сухое лицо тетки Прасковьи, с впалыми щеками и острым, выдающимся вперед подбородком, кажется очень добрым. Она, и впрямь, добрая. Всегда мне то пряник, то просвирку принесет. Вот продолжает она: — Поплакала над похоронкой-то да и возроптала: «Как же, мол, так: и мужа убили, и сынков обоих! Куда ж Ты, Господь, глядел?! Я ли не молилась, я ли свечи не ставила?»... Тут нехорошо с нею сделалось — в сердцах к божнице кинулась, схватила икону, Николу, значитца, Чудотворца Мирликийского, да об пол. Только хрупнуло. Икона, конечно, пополам. — Ох, батюшки! — восклицает кто-то из старушек. - Николу? Да неужто? — Я тебе говорю, его, Угодника, — строго отвечает тетка Прасковья. — Прости, Господи, грехи наши! — со вздохом восклицает густой голос из «красного» угла. Это Антиповна, тоже гостья частая. — Дальше слушайте, — продолжает рассказчица. — Заревела она, сердешная, икону-то сложила и спать легла. А утром встала — что ты думаешь — икона на божнице цела-целехонька. Трещинки даже нету. — Вот чудо-то! — шепчет рядом со мной старушка, такая горбатая, что даже сидеть, не опираясь на палку, не может. А тетка Прасковья заканчивает рассказ: — И ведь что, вернулся ее сынок-то. В плену был у немцев. Да... Только сама она с той поры маленько не в себе стала. Ходит по деревне и все шепчет, шепчет. А то молиться начнет прямо средь улицы...»